— Удовлетворены ли вы условиями содержания в СИЗО, есть ли у вас жалобы или пожелания? — Я сейчас не в СИЗО, а в спец. учреждении на экспертизе. В Бутырке было не очень, а тут более-менее. Но бытовые вопросы меня не волнуют, не до этого мне сейчас. Душа плачет навзрыд! Я не понимаю, как такое могло произойти. Я не верю, что Анастасии больше нет… Мне не хватает лишь бумаги и ручки, чтобы написать свои воспоминания о ней, пока я окончательно не сошел с ума. — По сообщениям некоторых СМИ, вы просили следствие ходатайствовать о смертной казни для вас в качестве исключения. Так ли это? Что больше беспокоит вас — чувство вины за содеянное или перспектива пожизненного заключения? — Я убил не только свою возлюбленную, но и себя. Нет меня больше. Все, что мы с ней творили, все мои труды — все уже прах. — Продолжаете ли вы сейчас работу? О чем пишете? — Это — единственное, чем я сейчас живу. Пишу книгу о нашей с Анастасией любви. — С какими бы словами вы обратились к родным Анастасии, будь у вас такая возможность? — Я уже не раз передавал через своего адвоката слова раскаяния и извинения, но вряд ли они здесь уместны. Это вопрос сугубо личный, и я, при первой возможности, лично принесу извинения семье Анастасии. Публиковать тут нечего. — Чем была вызвана ревность, давала ли Анастасия повод? Какие у вас были отношения? — Мы любили друг друга. Я ее и сейчас люблю, как бы странно и страшно это ни звучало. — Есть информация, что уже после происшествия вы принимали дома гостей. Почему вы не отменили встречу с друзьями? — Я был словно во сне. Я не знал, что делать, и боялся вызвать подозрения. %news-273615% — Сейчас много говорят о трагедии, случившейся в 1981 году, когда затонул фрегат «Святой Георгий». Тогда погиб член экипажа судна, находившегося под вашим управлением. После этой трагедии вы становились за штурвал судна? — Эта история не имеет никакого отношения к нашей ситуации. Это было почти 40 лет назад, я многое уже не помню. Вину тогда я не признал. — О ком вы чаще всего думаете, находясь в изоляции? — Я хочу умереть. Но мне пока не дают. Единственное что я могу делать — писать. Часто я думаю о своих стариках и детях, хотел бы их увидеть до смерти.