«Поэты филологической школы»

Лев Лурье: В 1952 году многие преподаватели и студенты ходили в Ленинградский государственный университет имени Жданова как на казнь. Только что был арестован ректор, прошли чистки космополитов, низкопоклонников, генетиков, состоялось Ленинградское дело, шли массовые аресты. Бдительность была на невероятной высоте – все боялись говорить громко. 1 декабря – день, который отмечался в Советском Союзе как день бдительности, потому что 1 декабря 1934 года злодейская пуля убила Сергея Мироновича Кирова. Но в этот день в 1952 году на филологическом факультете ЛГУ происходит нечто сверхъестественное, неслыханное, невозможное.

Владимир Уфлянд, участник Филологической школы: Зимой 1952 года я шел по замерзшему Ленинграду и увидел на стене газету «Комсомольская правда» с потрясающим заголовком – «Трое с гусиными перьями». Все остальные заголовки были в духе: «Закончим университет в четыре года, а не в пять, как велел товарищ Сталин». Пишут о том, что три студента филологического факультета Ленинградского университета пришли на лекцию по истории русской литературы в сапогах, в рубахах, выпущенных наружу, подпоясанных какими-то веревками, вытащили гусиные перья и стали гусиными перьями записывать лекцию. В перерыве они вытащили деревянные миски. Накрошили в них хлеба, луку, залили квасом, стали деревянными ложками хлебать и распевать «Лучинушку». Преподавательница упала в обморок, а какой-то студент крикнул: «Это же троцкистско-зиновьевская провокация!».

Устроителями этого невероятного шоу были студенты-второкурсники Михаил Красильников, Юрий Михайлов и Эдуард Кондратов. Их поведение казалось столь невероятным, что возмутителей спокойствия даже не посадили. Ограничились тем, что Красильникова и Михайлова отчислили из университета. Через два года им позволили восстановиться.

Лев Лурье: Когда в декабре 1952 года Красильникова и Михайлова выгоняли с филфака, это было довольно страшное, замороженное место. Вернулись они в 1954 году, уже умер Сталин, впереди был ХХ съезд КПСС, и филфак превратился в одно из самых модных, веселых и либеральных мест Ленинграда.

Алексей Самойлов, журналист, выпускник филфака ЛГУ: Мы тогда не понимали, что люди, с которыми мы учились, - это наша гордость. Тогда казалось, что все талантливы.

Михаил Еремин, участник Филологической школы: Энергия. Желание свободы. Эпатаж. Время социального протеста. Я прекрасно понимаю, что в ту пору любой эстетический протест был социальным.

Владимир Маркович, профессор кафедры истории русской литературы СПбГУ: Дело в том, что их поведение было формой творчества, а творчество было формой свободного поведения. Это традиция достаточно давняя. Она родилась в эпоху романтизма, существовала во время Серебряного века.

Михаил Красильников - самый бесшабашный и креативный в студенческом кружке филологов. Человек-праздник.

Лев Лосев, участник Филологической школы: Красильников был очень загадочен. Он обладал почти животным действительно магнетизмом. Он необыкновенно притягивал к себе всех окружающих, в том числе и нас, мальчишек. Девушки в него влюблялись без памяти.

Вокруг Красильникова сложился круг приятелей и единомышленников, в числе которых были Владимир Уфлянд, Алексей Лифшиц (позднее он возьмет фамилию Лосев), Леонид Виноградов, Михаил Еремин, Сергей Куле, а также Александр Кондратов, называвший себя Сэм Кондрат. К этой компании принадлежал и Владимир Герасимов, который старался познакомить своих товарищей с живописью ХХ столетия, хранившейся в запасниках Эрмитажа и Русского музея. Их другом стал знаменитый ныне парижский живописец Олег Целков, изгнанный в 1955 году из ленинградской Академии художеств, поскольку своими работами он оказывал «тлетворное влияние» на приехавших в Советский Союз китайских студентов. Сокурсником наших героев оказался и будущий чемпион мира по шахматам Борис Спасский. Однако ближайших друзей Красильникова объединяло свое особенное увлечение.

Лев Лосев, участник Филологической школы: Меня и моих друзей в то время больше всего интересовала поэзия.

Владимир Уфлянд, участник Филологической школы: Один наш знакомый, Витя, Виктор Альфредович Кулле, назвал нашу компанию филологической школой, потому что мы действительно встретились все на филологическом факультете Ленинградского университета.

Владимир Герасимов, участник Филологической школы: Наша компания во главе с Красильниковым и Михайловым не очень любила посещать занятия в университете. Нам был гораздо ближе филфаковский коридор, мы обычно проводили часы лекций там, в этом коридоре.

Владимир Маркович, профессор кафедры истории русской литературы СПбГУ: Гораздо легче и вернее назвать их просто компанией. Компания веселых молодых людей, веселых и свободных. Ребята, которые писали стихи и вели себя примерно также, как писали стихи.

Лев Лурье: Все поэты филологической школы жили в старом центре, в районе бывшей Литейной части, в коммунальных квартирах. Трое из них учились вот в этой 189 школе. Владимир Уфлянд обитал на улице Пестеля, а Виноградов – на улице Рылеева. Здесь, в доме Мурузи, жил Иосиф Бродский. Это центр тогдашнего поэтического Ленинграда. Здесь поэты филологической школы особенно часто читал свои стихи.

Владимир Уфлянд, участник Филологической школы: Я счастлив, что жил в те времена, что видел несомненно великих людей. Иосифу я всегда говорил: «Здорово, гений!». Он, не смущаясь, говорил: «Здорово, гений!».

Во второй половине пятидесятых в Ленинграде на острие культурных интересов - поэзия. Знакомство со стихами, изъятыми из обращения в сталинские годы, - невероятное потрясение.

Лев Лосев, участник Филологической школы: Это период, когда открывалось очень много старого. Было ощущение, что закончилось тридцатилетнее зияние у русской культуры, как будто бы между 1925 годом и 1954 годом ничего не было.

Лев Лурье: Главное, что нужно городу для того, чтобы быть, культурной столицей, - это хорошие библиотеки. В Ленинграде они были всегда. Как бы ни обстояли дела в ЛГУ, фундаментальная библиотека имени Горького содержала все, что нужно молодому человеку для того чтобы осведомиться о любом предмете, который его интересует. Участников филологической школы интересовала, прежде всего, поэзия, и здесь, в отличие от магазинов, можно было найти и Хлебникова, и Крученых, и даже совсем забытых и полузапрещенных обериутов: Хармса, Олейникова, Введенского. Они и стали настоящими учителями поэтов филологической школы..

Владимир Герасимов, участник Филологической школы: В этой университетской библиотеке были футуристические литографированные издания. Я помню, там раскопали оперу Хлебникова и Крученых «Победа над солнцем». Мы даже пели песенки на слова Крученых.

Лев Лурье: Если исполнить дурацкое приказание с необычайной идиотической тщательностью, то это приказание становится смешным. На этом построены многие русские народные сказки про солдата и генерала. Поэты филологической школы так и поступали. Они изображали не просто советских людей, а сверхсоветских людей, которые выполняют любое приказание начальства с невероятным тщанием.

Владимир Маркович, профессор кафедры истории русской литературы СПбГУ: Это были люди, которые действительно противостояли официальной культуре, очень мощно противостояли и создавали культуру противоположную. Эта культура каким-то парадоксальным образом была связана с культурой классической.

Советская молодежь должна заниматься физкультурой и спортом – закаляться, как сталь. Молодые филологи доводят эту эстетику до идиотической законченности.

Владимир Уфлянд, участник Филологической школы: 24 апреля 1956 года мы с нашим замечательным другом Мишей Красильниковым открывали на Неве перед филологическим факультетом купальный сезон. Плыли по Неве льдины, с Ладожского озера, и мы между льдин ныряли. Кто-то стоял наготове с маленькой водки, чтобы нас быстро согреть, если останемся живы.

Михаил Еремин, участник Филологической школы: Я нес им вещи по Дворцовому мосту, чтобы они могли на том берегу реки одеться. Замечательные были времена! Остановивший меня милиционер понял, в чем дело, и беспрепятственно пропустил меня к месту выхода моих друзей на берег.

Валерий Чкалов пролетел под Кировским мостом. Поэты филологической школы использовали мост как вышку для прыжков в воду.

Владимир Уфлянд, участник Филологической школы: Мы шли втроем: я, Лёня Виноградов и наша любимая девушка, Наташа Лебзак. И Леня Виноградов говорит: «Слушай, Наташа, я сейчас для тебя в качестве подарка спрыгну с Кировского моста». Я говорю: «Лёня, подожди меня». При этом у меня из кармана пиджака уплыли паспорт и аттестат зрелости.

Алексей Самойлов, журналист, выпускник филфака ЛГУ: Наташа вышла замуж за Леню Виноградова, он первый прыгнул в осеннюю Неву.

Всем на удивление поэты выпивали фантастическое количество стаканов киселя в университетской столовой, могли прилечь среди прохожих на заснеженную мостовую Невского проспекта, чтобы получше рассмотреть звезды на небе. Выходя из дипломной мастерской учившегося тогда в Ленинграде Ильи Глазунова, выкрасили канты своих ботинок белой краской, чтобы походить на модников-стиляг.

Владимир Герасимов, участник Филологической школы: Мы компанией откуда-то возвращались ночью, и нас остановил разведенный мост на Неве. Мы стали ждать, а чтобы не терять времени зря, мы начали импровизировать, писать стихи. Каждый подавал по строчке. Первым начал Красильников. Получилась такая поэмка, я помню оттуда первые несколько строк:
Природы вид являл собой
Довольно странную картину:
Шофер спускался в свой запой,
Стоял на вахте часовой,
Крестьянин мирно пас скотину.
Вот такая странная картина. Всё это импровизировалось мгновенно.

Главным развлечением филологической школы было участие в официальных советских праздничных демонстрациях.

Лев Лосев, участник Филологической школы: У Уфлянда есть прелестное стихотворение:
Есть отвратительный позорный жест –
Сиденье дома в дни торжеств,
Ведь даже дворники стоят в воротах.
Отталкивающий от вас,
Обозначающий отказ
От всякой принадлежности к народу.
Для нас эти первомайские и ноябрьские манифестации были карнавалом.

На праздновании Первомая 1956 года молодые люди вдоволь повеселились и захотели повторить это развлечение на ноябрьских праздниках. Они не знали, что жизнь в стране уже переменилась. После подавления венгерского восстания легкомысленные шалости стали восприниматься как опасное государственное преступление.

Владимир Уфлянд, участник Филологической школы: Миша Красильников 7 ноября 1956 года на демонстрации кричал: «Да здравствует кровавая клика Имре Надя!». Тогда только что ввели танки в Венгрию, и главный венгерский революционер был Имре Надь, которого потом сняли и заменили Янышем Кадыром. Все кричали: «Ура!». Тут к Мише подошли трое в сером, пригласили его в машину.

Лев Лосев, участник Филологической школы: Он говорил, что ничего не помнит, и я ему охотно верю, потому что он был весьма пьян к Дворцовой площади. Но ясно, что его импульсы и мотивы были не политические, а эстетические. Там он просто совершал хэппенинг.

Лев Лурье: Весной 1957 года здесь, на Дворцовой площади, немногочисленные гуляющие наблюдали странное зрелище. Молодой человек стоит в кольце крепких правоохранительных господ, по-видимому, офицеров или солдат Комитета Государственной Безопасности. Он по сигналу говорит: “Порупа попупа попупа попупа”. Один из правоохранителей отходит и мерит что-то с помощью электрического приборчика. Потом говорит: “Пожалуйста, еще раз, погромче”. Тот говорит: “Ляляля ляляля ляляля ляляля”. “Очень хорошо”. Дело в том, что нельзя было кричать то, что кричал Красильников на демонстрации: “Утопим Насера в Суэцком канале”. Но нужно было установить, была ли это антисоветская агитация, то есть, слышно ли это было на трибуне. Оказалось – слышно. Результат – 4 года Мордовских лагерей. Вот это и был последний хэппенинг Филологической школы.

Хэппениги остались в 50-х вместе с беззаботной молодостью. Стихи опубликовать не удалось. После окончания университета Михайлов и Кулле работали в многотиражке “Кадры приборостроению”, Лосев – в детском журнале “Костер”, Уфлянд и Еремин писали для театра. Кондратов опубликовал серию научно-популярных работ. Славы при жизни дождался только Бродский, но он эмигрировал, а они – остались.

Илья Кукулин, кандидат филологических наук: Я помню, что когда в Петербурге проходила конференция к пятидесятилетию Филологической школы, сначала делались чинные доклады, а потом стали вскакивать пожилые сотрудники филфака Петербургского университета и взахлеб, молодея на глазах, рассказывать о том, какие эскапады проходили в молодости вокруг них. Мы понимали, что при всей бедности тогдашней жизни вокруг них била ключом человеческая энергия. Возникало чувство острой зависти.

В течение десятилетий поэзия филологической школы существовала только в узком круге ее поклонников, перепечатывавших любимые строки и делившихся ими с друзьями. Поэтические сборники вышли только в 90-е, когда их авторам было уже за пятьдесят. Но стихи десятилетиями помнили наизусть. Когда Уфлянд, являвшийся помимо всего прочего замечательным графиком, открывал выставку своих рисунков, многие из пришедших с увлечением читали на память его стихи.

Владимир Маркович, профессор кафедры истории русской литературы СПбГУ: Мне хотелось бы прочесть маленькое стихотворение Михаила Еремина:
Беглец есть храм, подобный храмам,
Таким как осень, храм Спасителя.
И повесть про девицу Машу,
Бежать вражды и лжи, бежать России,
Бежать грехов гордыни и суда,
чтоб на изнанку, словно рукавицу, темницу вывернув,
Припасть к стопам того,
чей храм в сердцах людей.
Это о бегстве. Тема сразу же выдвигается на первый план и сразу же взлетает очень высоко. Бегство присоединяется к другим высшим ценностям – природа, религия, искусство. Мы понимаем, что бегство равно творчеству, а беглец – это поэт. Это стихотворение о поэзии, поэзия - это освобождение. Здесь отталкивание идет не только от официальной культуры, но и от того, что ей противостоит. Другой человек может предложить другую интерпретацию, для этого найдутся основания. Это проявление той самой свободы, которую принесла в русскую поэзию филологическая школа. Они были первыми.

В далеком 1984 году, когда никто еще и не помышлял о возможном признании, ушел из жизни Сергей Кулле. На его смерть Владимир Уфлянд написал прощальные стихи.

Алексей Самойлов, журналист, выпускник филфака ЛГУ:
Певец коньков и лыж, поэт саней,
Он не дождался тех прекрасных дней,
Когда лыжню проложат на реке.
Ушел от нас Сережа налегке,
Оставив тело на земле,
навстречу снегу и зиме.
Конец страданьям и тревогам,
Он мчится по небу на лыжах.
С Богом.

Вслед за Кулле ушли Михайлов, Кондратов, Красильников, Виноградов. Уже во время работы над этой программой скончался Владимир Уфлянд. На наших глазах филологическая школа становится историей, но к счастью, это еще не совсем так.

Лев Лурье: Прошло более пятидесяти лет с того момента, как группа молодых людей, студентов филологического факультета, начала каким-то невероятным образом шутить и писать ни на что не похожие стихи. Сейчас многих уже нет в живых. В Америке в Дартмунте остался Алексей Лосев, а здесь, на Фонтанке, Михаил Еремин и Владимир Герасимов.