Хроники Донбасса: диалоги из блиндажа. Часть первая

По окопам нас ведет человек, которого зовут Ладога.

То есть, вообще-то его зовут Алексей, он офицер ЛНР, в прошлом бизнесмен в Ленинградской области, но теперь его зовут Ладога. Он показывает нам блиндаж и хвастается:

– Вот эти все окопы и блиндажи мы сами вырыли. За месяц. Командование не верило, а мы вырыли. Мне еще в мирной жизни копать много случалось, я археологией увлекался, нумизматикой. Ездил под Тверь на раскопки…

Фото: Пятый канал

Здесь вряд ли есть какой-то культурный пласт, в этом донбасском черноземе, разве что археологи будущего скажут потом когда-нибудь – какая тучная, многими телами удобренная земля.

Но блиндаж хорош, уютен, застелен тростником.

Ладога приносит мне воды в большой железной кружке. Начало октября, но жарко, как летом. Особенно в бронежилете. Я расстегиваю бронежилет, снимаю каску – до вражеских позиций целых полтора километра.

– А тебе вообще, как в этом климате? – мрачно интересуюсь я у Ладоги.
– Жарко, – смеется он. – В пятнадцатом году я в последний раз был в Карелии. Мы тогда с друзьями заехали на мотоциклах, через Рускеалу…
– Не люблю Рускеалу, – отвечаю я. – Красиво, только туристов слишком много.
– Это места знать надо. Есть там братская могила русских и финских солдат, еще с финской войны… Только туда, конечно, шесть километров по лесу ехать. В этом году, наверное, отпуск возьму. Соскучился по родине.
– А когда вообще с войны собираешься уходить?
– А у нас война? – смеются сразу все, кто собрался вокруг. – Нет войны – некуда уходить, – повторяет Ладога. – Вот когда это закончится, тогда и уйду.

Фото: Пятый канал

– А я местный, мне вообще, уходить некуда, – говорит молодой парень с полными губами и длинными ресницами. Его зовут Игорь, позывного, считай, нет – так и называют Гариком.
– Я тут, в поселке Донецком, учился, в этой самой школе, которую разбомбили. Хорошая школа была.

Я спрашиваю:
– А как твои одноклассники? Кто-нибудь тоже пошел воевать?
– Не, в основном все либо в Россию, либо на Украину уехали, – машет нестриженой головой Игорь. – Хотя один пошел на украинскую сторону в артиллерию воевать. А его отец тут в милиции. Вроде, они друг от друга отказались.

– Гражданская война, – говорит Оскар. Это он привез нас сюда, на позиции.

Фото: Пятый канал

Я прохаживаюсь, выискивая, что бы еще поймать в кадр, и вижу черно-белого котенка.

– Ой, кошечка! – радуюсь я. Кошечка охотно запрыгивает на руки, трется носом о ладонь.
– Да, – говорит Оскар. – Надо бы вторую кошку завести, для второго блиндажа.
– Цыган уже договорился.
– Только взрослую кошку уже, не котенка. Чтобы охотница была.
– Ну, если взрослую… А зачем взрослую? Мы Масяню мелкой взяли, и ничего, научилась быстро, мышей ловит только так.
– Зачем вторая кошка? – спрашиваю я.
– Зима скоро, мыши полезут в блиндажи греться. Если кошка их ловить не будет, то мы с мышами и спать будем. Блиндажа у нас два, а кошка одна. Была другая, но умерла, когда котенка рожала. Так она один раз ласку притащила, а второй раз вообще зайчонка. Настоящая хищница, – рассказывает Ладога.

Фото: Пятый канал

Мелкая хищница Масяня подставляет пузо, чтоб погладили.

Вечером над позициями высыпается Млечный путь, огромное звездное небо. Звезды южные, крупные, яркие.

Оскар рассказывает о психологических особенностях разных военных:

– Гаубичники – эти не привыкли, чтобы по ним били… Отработают с пятнадцати километров и укатятся. Минометчики самые «отбитые», потому что для кучного огня им нужно поближе подобраться, и тогда по ним «ответка» идет бешеная: лупят из «сапогов», из АГСов, из всего, чего угодно. Но самое психологически тяжелое – это когда по тебе из автомата начинают стрелять, потому что кажется, что тебя засекли. Если засекли – считай, все, ты труп… А вот пехоте, наоборот, привычно, когда по ним из автомата бьют, зато когда из более тяжелого – тут могут запаниковать.

Я глажу огромную немецкую овчарку по имени Бриг. Тот развалился на земле, задрав вверх лапы и поскуливает от наслаждения. Дворняга поменьше, но тоже немаленькая, тихо подходит ко мне и утыкается в меня носом.

– Это Шельма, – говорит мне кто-то из невидимых в темноте солдат.
– Грустная она какая-то, – отвечаю я.
– Она всегда грустная. Как ее хозяева уехали на Украину в 2014 году и ее бросили, так все время грустная ходит. Оттого и толстая. Потому что когда грустит, сразу жрать начинает.
– Как я ее понимаю, – вздыхаю я.

Фото: Пятый канал

– Если противник дальше, чем в трехстах метрах – не стрелять! – кричит механический голос в рацию. – Не стрелять! Приказ поняли? Иначе со страшной силой покараю!

Два выстрела ложатся далеко, следующие три ближе.

– Это «сто двадцатые»*, – говорит один из солдат.
– Нет, – возражает другой. – «Восемьдесят вторые»*, просто погода тихая, звук сильно разносится.

Очередная мина взрывается совсем громко.

– «Сто двадцатая», – уверенно говорит первый.

Я почти засыпаю под этим огромным небом. К полуночи стрелять перестали, только стрекочут цикады…

– Кота украли, – монотонно жалуется голос в темноте. Он говорит об этом весь вечер. – Нет, ну ты представляешь, маленьким подобрал, выходил, выкормил. Ошейник на него надел противоблошиный. Кот стал здоровенный такой, пушистый. И уже третий день его дома нет. Украли, точно украли. А он молодой еще, года нет. И красавец такой.

Спит, положив голову на лапы, овчарка Бриг. И грустная собака Шельма растянулась у ближайших человеческих ног.

Млечный путь течет с востока на запад, огромный и переливающийся.

Фото: gk170.ru

*Калибры миномётных орудий (прим. ред.)

Анна Долгарева